Владимир Разумневич - Лето на колёсах [Повести]

Носик замахал хвостом и побежал. Вскоре из зарослей донеслось грозное рычание. Собака совала нос в ветки сушняка, сваленные под дубом, и рыла лапами землю. Вид у пса был возбуждённый, и Юля сразу сообразила — унюхал что-то очень важное.

— Федя! Ромка! Скорее сюда!

После раскопок, произведённых Носиком, из-под листьев и травы показался деревянный настил. Доски были плотно подогнаны одна к другой и скреплены двумя поперечными планками.

— Это крышка от погреба, — сказал Ромка. — Под ней должна быть яма.

До чего ж проницательный человек этот Ромка! Сквозь землю видит. Юля с Леной приподняли крышку, и под ней действительно оказался погреб. Чёрная пасть его дохнула на ребят застоявшимся рыбьим запахом, сыростью.

— Обследуем, — сказал Ромка. — Раскроем тайну лесною погреба.

Яма была обложена изнутри камнем. Вниз вели узкие кирпичные ступеньки. Солнечные лучи едва достигали дна погреба, и там скопился густой, удушливый мрак.

Никакой рыбы Ромка там не нашёл. Но стоило притронуться к стене или к любой вещи, которая хранилась в тайнике, — сетям и канату, сваленным в углу, прокопчённому ведёрку, брезентовому рюкзаку — к пальцам приставали серебристые, совсем ещё свежие чешуйки.

— Улик и без рыбы больше чем достаточно, — Ромка потирал ладони. — Мы его, голубчика, теперь без лишних разговоров разоблачим.

— Кого «его»? — спросил Андрейка. — Это ещё установить надо. Вот если бы он свой портрет к стенке приклеил или паспорт оставил…

— Ишь чего захотел! Может, тебе на блюдечке браконьера преподнести? Тогда нам, следопытам, здесь и делать нечего. Предлагаю браконьерские вещи забрать с собой. По сетям, ножу и рюкзаку установим личность преступника. Покажем рыбакам. Они сразу узнают!

— Отпереться может. Скажет: «Не моё! И баста!» — возразил Андрейка. — Законно!

— У нас во дворе валяется точно такое ведро, — вспомнил Федя. — Что же, по-твоему, Ромка, получается — я браконьер?.. Нет, так не пойдёт! Оставим здесь всё, как было. Сами спрячемся в кусты и будем ждать преступника.

— Ха! Его можно до самой ночи прождать, а то и целый месяц. А нам приказано быть в лесничьей избушке. Военное задание!

— Ты прав, всем оставаться нельзя. А двоим можно. Кто согласен? Два шага вперёд! — распорядился Федя.

Первым шагнул Ромка, за ним Андрейка, потом и остальные встали рядом с ними.

— Узнаю отважных следопытов! — торжествовал Федя. — Каждый готов к любому заданию. Но часовыми будут только двое. Кого назначим? Бросим жребий, чтобы обид не было… Андрейка, тащи сюда шесть еловых шишек!

Федя снял с головы кепку и бросил в неё шишки, принесённые Андрейкой. На двух из них он надломил кончики.

— Кому они достанутся, тот и часовой!

Он поднял кепку с шишками над головой:

— Хватайте!.. Чур, каждый по одной!

Надломанные шишки достались Андрейке Полднику и Юле Зубровой. Ромка заявил:

— Я тоже останусь! Без меня им не справиться.

Федя засмеялся:

— Не ту шишку вытащил! Правда, у тебя есть ещё одна. На лбу. Но она не в счёт.

На прощание Федя сказал дозорным:

— Замаскируйтесь как следует и следите в оба! В столкновение с противником не вступать. Нас ждите. Будьте ниже травы, тише воды! — И, обращаясь ко всему отряду, добавил: — Поможем часовым укрыть логово врага. Пусть всё будет, как было!

Мальчишки накрыли воровскую яму досками, замаскировали травой и листьями, а сверху положили вязанку сушняка. Браконьеру не догадаться, что кто-то лазил в его тайник.

Носик, правда, не понял следопытской хитрости и несколько раз пытался лапами разгрести всё, что они насыпали. Стоило больших трудов оттащить собаку от ямы.

— Всем рассыпаться цепочкой, — распорядился Федя. — Ищем избушку лесника. Кто первый заметит — подаст условный сигнал. Три раза — «ку-ку, ку-ку, ку-ку». Понятно?

Высадив Юлю и Лену на берег, Пахомыч круто свернул лодку к темнеющему на стрежне бревенчатому каравану. «Большегрузный идёт, Евстигней должон быть там, — подумал он о своём рябом друге-сплавщике, вместе с которым зимой тайком промышлял охотничьей двустволкой в госзаповеднике. — Сбагрю ему икру. У Евстигнея дорога длинная. Продаст. Парень он хваткий. Да и икра моя не бросовая. Осетровая! На неё любой клюнет… Только бы чужой глаз не засек. Шныряют тут всякие инспекторишки…»

Старик вслушивался в торопливый говор мотора, и мысли по, словно вспуганные рыбёшки, всплескивались в сознании, рождая круги беспокойных, тягучих раздумий.

Разбередил ему душу ночной случай, когда он чуть было не угодил в лапы рыбьего законника. Сколько добра было оставлено тогда реке! После глухого подводного взрыва белобрюхий рыба, всплыв на поверхность, оцепила лодку со всех сторон. Казалось, сачком её до утра не вычерпать. По в ночи послышался встревоженный рокот. Он всё ближе и ближе. Кто-то спешил на взрыв. Пахомыч бросил сачок и лодку: тут не до жиру, быть бы живу! Замешкайся он хотя бы на минутку, не успей вовремя завести мотор — считай, пропало! На базар с рыбой он после этого не поехал. Мало ли там всякого подозрительного люда у прилавков отирается! Нарвёшься, чего доброго, на контролёра — учинит допрос, прижмёт к стенке, не отвертишься. Уговорил внучку свою, Анютку, отнести осетра одному давнему покупателю. Но на дороге Анютку подкараулил какой-то сумасшедший мальчишка и чуть было не уволок её вместе с осетром в милицию. Ведёрко с икрой Пахомыч забрал из тайника с собой, прикрыв её в целях конспирации пучками зелёного лука, а рыбу продал какому-то шофёру. Тот заплатил за осетров и стерлядь солидную сумму денег. И бот теперь чуть свет Пахомыч снова отчалил от берега.

Лодка шла ровно, отгоняя от бортов лёгкие вспененные волны. Они отбегали одна за другой, постепенно набирая силу и высоту. Солнце окончательно выбралось из-за дымчатого покрова, застлавшего горизонт, даль впереди прояснилась, раздалась вширь, и Пахомыч вдруг почувствовал душевное облегчение, приободрился. А чего, собственно, ему бояться! Опасность, можно сказать, миновала. Попробуй докажи, кто глушил и колол острогой рыбу? На реке отпечатки следов не остаются.

Тёмная бревенчатая громада, которая только что прошла под мостом, снова сомкнулась и широченным павлиньим хвостом поползла за буксиром. Слышно было, как плещется, ударяясь о брёвна, вода, как поскрипывают, пытаясь освободиться от проволочных пут, плоты, как натужно пыхтит взваливший на себя непосильную ношу работяга-плотовод.

Моторка была в нескольких метрах от плота, когда Пахомыч различил среди девушек-сплавщиц приземистую фигуру своего приятеля. Евстигней стоял на брёвнах, широко расставив ноги, и смотрел из-под ладони на реку. Ворот его косоворотки был распахнут, ветер трепал бахрому шнурочного пояса, а утреннее солнце отсвечивалось, как в зеркале, на его гладкой лысине. Приметив Пахомыча, Евстигней обрадованно замахал руками, выбежал на край плота и, встречая моторку, которая мягко торкнулась носом о бревно, ухватился за цепь, потянул к себе, привязал к тросу.

— Во встреча! А я-то, грешным делом, подумал — разминёмся, — басил рябой Евстигней, налегая на букву «о». — Чо замешкался? Слазь к нашему шалашу.

Пахомыч косо взглянул на полнолицых девушек, толпившихся возле бревенчатой избушки на плоту.

— Наше дело обоюдно секретное. Без посторонних оно вернее.

— Опасливый ты чо-то стал, Пахомыч. Глупых девчат путаешься.

— Осторожного сам бог бережёт.

— Несладкая, погляжу, жизнь у тебя, Пахомыч.

— Да уж где там!..

— Самая пора за встречу чокнуться.

Евстигней достал из карманов бутылку водки, два гранёных стакана и примостился на корме возле Пахомыча:

— Чую — дело какое-то для меня припасено. Выкладывай, Пахомыч!

— Дело нехитрое. Сам бы исполнил его, да не резон мне сейчас торговлей в посёлке заниматься. На подозрении я. Сплавишь вот это где-нибудь на стороне? — Пахомыч порылся в рундуке и достал ведёрко, из которого во все стороны топорщились зелёные стрелы лука.

— Огород завёл? Луку нынче грошовая цена, — удивился рябой Евстигней.

Пахомыч раздвинул ладонью зелень в ведре, и наружу выступили белёсые икринки. Они хрустально просвечивались, искрились под солнцем.

— Во жизнь! Деньгой пахнет.

— Внакладе не оставлю. Ты только загони поаккуратнее.

— Будет исполнено. Впервой, чо ли?

Сидя в лодке, они толковали об опасном своём ремесле, почём зря клеймили въедливых инспекторов рыбнадзора, вспоминали озорное, шумливое время, когда вместе по лесам да рекам браконьерствовали. Бутылка незаметно опустела, и Евстигней с ловкостью циркача — так, что она трижды перевернулась в воздухе, — бросил её за борт.